Богословие после Освенцима
Еврейский писатель Эли Визель как-то сказал: в Освенциме погибло не еврейство, а христианство. Уничтожение миллионов европейских евреев поставило богословов и философов в такое положение, когда казалось, что говорить о Боге больше невозможно. Тем более что предпосылкой холокоста были преследования, которым христиане подвергали евреев на протяжении 2 тысяч лет. После краха нацистского режима богословам в Германии понадобилось довольно много времени, прежде чем они предприняли попытку систематического переосмысления трагедии. Ибо, как отметили психоаналитики Александр и Маргарете Митшерлих в своей изданной в 1967 году книге, послевоенное общество Западной Германии вплоть до конца 60-х годов было «неспособно скорбеть». Жители ФРГ считали себя жертвами, пострадавшим народом. И лишь в 70-х годах появилась так называемая «теология после Освенцима». Самым выдающимся её представителем в Европе является католический богослов Иоганн Баптист Мец. С ним побеседовал Хайо Гёртц.
Иоганн Баптист Мец, основоположник католического политического богословия в Германии, даже в свои 75 лет остаётся весьма критичным по отношению к обществу.
«На мой взгляд, мы живём в период культурной амнезии, то есть в период, когда культивируется не память, а забвение».
По мнению Меца, попытки вытеснить на периферию историческую память, особенно о преступлениях нацистской Германии и уничтожении евреев, предпринимаются совершенно сознательно. Главную причину этого Мец, профессор богословия в Мюнстерском университете, усматривает в том, что современные, считающие себя просвещёнными общества утратили ощущение Бога.
«Там, где нет Бога, способность забывать является единственным условием для счастья».
Это утверждение Ницше, философа, относившегося к религии крайне критично, по мнению Меца, являет собой весьма сомнительную основу для счастья в жизни.
«Человек, так понимающий счастье, будет всё больше культивировать забвение, ибо для многих людей Бог больше не существует. Но нельзя строить своё счастье на забвении жертв истории. Именно этому я противопоставляю понятие «опасная память»».
Память, считает Мец, это не просто ретроспектива истории, в которой уже ничего не изменишь. Да и попытки преодоления прошлого, о которых так много говорят и пишут, нацелены, как кажется Мецу, всего лишь на то, чтобы не будоражить эмоции современников тем, что произошло в прошлом. Мец полагает, что необходимо предпринимать более решительные действия, чем произносить торжественные речи по случаю памятных дат. Он считает, что прошлое необходимо чётко осознавать. Поэтому он требует спасти от забвения невиновные жертвы истории. Эту память он называет «опасной», потому что она вызывает вспышку эмоций у тех, кто становится на сторону жертв, кто проявляет с жертвами солидарность.
«Трагедию Освенцима я понимал или пытался понять в свете так называемой проблемы теодицеи».
Теодицея, то есть оправдание Бога, - это богословское понятие, с помощью которого теологи пытаются объяснить, почему всемогущий и милосердный Бог допускает существование Зла в мире. Может быть, Он не всемогущ? Или же не милосерд?
«Теодицея остаётся провокацией. Этот вопрос о взаимосвязи людских страданий и Бога пронизывает всю историю христианства, иудаизма, всю историю монотеистических религий. Действительно, как можно говорить о Боге, зная о безмерных страданиях человечества, страшным апогеем которых стал Освенцим?»
Христианское богословие в своём учении о спасительной миссии Иисуса Христа, об освобождении человека от мирового греха нашло ответ в пользу виновного, то есть грех прощается преступнику. А ведь Божья справедливость должна касаться, в первую очередь, безвинно пострадавших, то есть жертв истории. Пользующийся международной известностью богослов и философ Мец считает, что не следует слишком поспешно прибегать к поверхностным богословским формулировкам о прощении вины.
«Не следует понимать наше богословие так, будто у нас, в отличие от других религий, уже есть ответ на вопрос. Как раз у нас, по сравнению с другими, всё время оказывается на один открытый вопрос больше. И поскольку богословского ответа на этот вопрос мы дать не можем, во всех наших молитвах явно слышится то, что библейская традиция называет воплем. Именно его я всегда и слышал в истории Освенцима».
«Теология после Освенцима», по мнению Меца, должна избегать односторонности понимания жизни и смерти Иисуса Христа.
«Можно подумать, что страсти Христовы делают невидимыми историю страстей человечества, страдания всех распятых вдоль дороги нашей истории. Или что страдания ни в чём не повинных людей можно предать забвению. В действительности, Христос хотел именно на них обратить внимание, он хотел вселить надежду в страждущих. Я подчёркиваю эту взаимосвязь, потому что именно в наше время она мне кажется особенно важной. Я уверен, что первый взгляд Христос бросил не на виновных или грешников, а на страждущих. В этом есть определённый мессианский смысл. Иисус стремился научить нас чувствовать страдание, чужое страдание, страдание не известных нам людей, чувствовать, так сказать, историю страстей человечества».
Мец считает, что христиане должны не просто сочувствовать страданиям жертв. Они должны сопереживать эти страдания. Выражением страданий ни в чём не повинных жертв может быть вопль или молитва, в то же время это будет означать, что мы не закрываем глаза на жестокую действительность. Теология Меца выражает критическое отношение к современности и требует сделать практические выводы. Она становится политическим богословием. Мец убеждён в том, что конфликты между людьми и народами, как, например, на Балканах или на Ближнем Востоке, можно урегулировать мирным способом, если бы противники придерживались следующего принципа:
«В будущем мы будем думать не только о собственных страданиях, но и о страданиях других, то есть наших врагов. Этим мы будем руководствоваться в наших политических действиях. В этом случае мы, во-первых, имели бы дело с особенно «опасной» памятью, которая относилась бы к тем, кто помнит, а не к тем, о ком помнят. И, во-вторых, на мой взгляд, у нас появился бы важный принцип сохранения мира в нашем глобализованном мире».
Хайо Гёртц
♦♦♦
Холокост является событием, не поддающимся никакому сравнению в истории евреев, христиан и всего человечества. Он свидетельствует о религиозной и моральной трещине в истории цивилизации. Освенцим превратился в символ катастрофы вообще. Он был крупнейшей фабрикой смерти, где нацисты уничтожили около 1,5 миллиона человек, главным образом, евреев. 27 января в мемориальном комплексе Освенцима состоялись торжества в память о жертвах этого концлагеря. Подробности – в репортаже Гейнц-Петера Катлевского.
Могут ли евреи и христиане совместно почтить память жертв Освенцима? Генри Брандт, раввин еврейской общины Аугсбурга, занимающий вот уже 20 лет должность председателя Всегерманского совета по координации сотрудничества между христианами и евреями, считает, что делать этого не нужно. Ведь христиане в большинстве своём лишь после катастрофы холокоста пересмотрели своё отношение к еврейству.
«Ведь это были ваши предки, на которых лежит часть вины за случившееся. Вам тоже нужно осознать свою историческую ответственность. Вам тоже следует скорбеть и помнить, но совершенно в ином смысле».
Евреи и христиане, евреи и неевреи могут совместно обсуждать причины катастрофы. Они могут вести диалог по историческим, политическим и богословским вопросам ради лучшего будущего. Если же на торжествах в память об убитых европейских евреях будут вместе присутствовать жертвы и потомки преступников, то всё мероприятие превратится в пустой ритуал. Ведь у евреев память о погибших никак не связана с чувством вины. Она связана с лицами и историями конкретных людей. Именно о них и скорбят евреи.
«Эль мале рахамим» - это обращённая к милосердию Всевышнего молитва о всех убитых европейских евреях. Она звучит, как скорбное обвинение. Не против Бога, а против жестокосердия людей, совершавших преступления в лагерях смерти, и тех, кто сделал массовые убийства возможными. Эту молитву обычно читают, в соответствии с еврейским календарём, в 27-ой день месяца нисан, то есть в конце апреля - начале мая, в день «йом ха-шоа», посвящённый памяти о жертвах холокоста и восстания в Варшавском гетто.
«Естественно, что евреи иначе отмечают день памяти жертв холокоста. И поэтому нам хотелось бы, чтобы нас оставили одних. Ведь это глубокая скорбь, связанная с безвозвратной утратой. Речь идёт о наших семьях, о наших родственниках и знакомых. Речь идёт о наших общинах. Речь идёт об утрате, нашей собственной утрате. И поэтому скорбеть мы можем только без присутствия посторонних».
Иногда еврейские общины всё-таки принимают участия в траурных торжествах в память о жертвах холокоста, но только в качестве гостей. Евреи же чтут память жертв холокоста всегда в период между двумя праздниками – праздником Песах, в который евреи вспоминают об освобождении из египетского рабства, и Днём независимости Израиля «йом ха-азмаут». Таким образом, вспоминая о катастрофе, евреи также испытывают уверенность в том, что в мире есть, по крайней мере, одно государство, всегда готовое принять евреев, подвергающихся преследованиям.
«Если бы мы вспоминали обо всех трагедиях, которые пришлось пережить нашему народу в течение тысячелетий, то каждый день в году пришлось бы объявить днём памяти. Поэтому мы сосредотачиваем своё внимание на ключевых событиях. Например, в 9-ый день месяца ав, мы вспоминаем о разрушении обоих храмов в Иерусалиме».
Этот скорбный день отмечается летом. Полдня община сидит на полу и молится в слабо освещённой синагоге. И только во второй половине дня люди встают, что символизирует новое начало. Согласно еврейской традиции, многие трагедии в истории еврейского народа произошли именно в этот день. В этот день не только был разрушен Иерусалимский храм. В 9-ый день месяца ав начались также депортации евреев из Варшавского гетто в концентрационный лагерь в Треблинке. Эту особую память, которую хранят еврейские общины, следует, как считает аугсбургский раввин Генри Брандт, дополнить диалогом – между евреями и христианами, между евреями и неевреями.
«Главной темой диалога с другими религиями, с социальными группами должны быть, в первую очередь, настоящее и будущее. Обязательным условием для такого диалога, однако, должна быть память о прошлом. Только в этом случае такой диалог станет возможным. Ведь тот, кто забывает прошлое, обречён на повторение своих ошибок».